Ворон
Edgar Allan Poe - The Raven
|
Как-то полночью унылой, я, оставшийся без силы, Фолиант читал о знаниях, забытых с давних пор. Унесло меня в дремоту, вдруг послышалось мне что-то. Тихо постучался кто-то – кто прошел сквозь коридор. «Визитер, - пробормотал я, - что прошел сквозь коридор, Просто поздний визитер». Ах, я помню, помню ясно: было то зимой ненастной, Из камина уголь красный свет бросал на мой ковер. Ждать рассвет я был намерен. Я читал, напрасно веря, Что забуду о потере — о потерянной Ленор — Деве со всем ангелам известным именем Ленор, Здесь забытым с давних пор. Грустный, шелковый, нерезкий шум пурпурной занавески Напугал меня – так не боялся я до этих пор. Чтобы стало мягче биться сердце, начал говорить я: «Просто визитер стучится, что прошел сквозь коридор. Поздний визитер стучится, что прошел сквозь коридор. Просто поздний визитер». Вскоре духу я набрался, больше я не колебался И сказал: «Прошу меня простить, миледи иль милорд. Погружался я в дремоту, и тогда услышал что-то, Будто постучался кто-то — кто прошел сквозь коридор — Постучал почти не слышно», — и открыл дверь в коридор. Тьму лишь повстречал мой взор. Я глядел в глубины тени, полон страха и сомнений, И мечтал, о чем не смел мечтать никто до этих пор. Но молчание все длилось, никого не появилось, Только имя проносилось полуголосом: «Ленор?» — Я спросил, и эхо мне тогда ответило: «Ленор!» — И затих вмиг коридор. В комнату я возвращаюсь, всем нутром своим пылая. Вновь послышались удары, даже громче с этих пор. Я сказал: «Конечно! Что-то бьет в окно из-за решеток. Разгадаю тайну, что́ там, за окно направлю взор, Сердце пусть спокойно бьется, за окно направлю взор. Ветер залетел во двор». Я открыл тогда решетку, и вальяжною походкой Прошагал в окно мне Ворон, горделивый, словно лорд. Мне мой гость не поклонился, даже не остановился И, вспорхнув, расположился над проходом в коридор — Гордо сел на бюст Паллады над проходом в коридор — Молча сел мой визитер. Птица в черном опереньи подняла мне настроенье Тем, как голову держала, и тем, как угрюм был взор. «Явно сможешь дать отпору, хоть ты и потрепан, Ворон, Прилетевший из простора, где ночь длится с древних пор. Как зовут тебя в Аиде, где ночь длится с древних пор?» Каркнул ворон: «Просто вздор!» Удивлен я был ответом: был он четок, но при этом Умным не казался – мало смысла внес он в разговор, Ведь нельзя не согласиться, что не может так случиться, Чтоб увидел кто-то птицу над проходом в коридор Или зверя на скульптуре над проходом в коридор С кличкой вроде «Просто вздор». Ворон восседал высоко, смог произнести он только Это слово, уместив в нем, кажется, души всей скорбь. Больше слов не говорил он, и пером не шевелил он, Но мой шепот уловил он: «Одинок я с давних пор. Улетит он, как надежды, что исчезли с давних пор» - И ответил: «Просто вздор!» От столь меткого ответа замер я, сказав при этом: «Несомненно — эту фразу перенял мой визитёр От хозяина-страдальца, угнетенного несчастьем, За которым, как проклятье, шел по следу приговор — Чьи надежды разбивались о суровый приговор — О "Просто… Просто вздор"». Ворон в черном опереньи поднимал мне настроенье. Сдвинув кресло ближе к птице и проходу в коридор, Сел я, в бархат погружаясь, в цепь одну соединяя Звенья мыслей и гадая, что хотел в наш разговор — Что хотел зловещий ворон привнести в наш разговор, Повторяя «Просто вздор!» Я об этом думал долго, но не говорил ни слога Птице, устремившей прямо в душу мне горящий взор. Размышлял я увлеченно, сидя с головой, склоненной На свечами освещенный кресла бархатный узор. Никогда уж фиолетового бархата узор Не притронется к Ленор! Вдруг дым плотный заструило скрытое от глаз кадило Серафимов, что ступили на ворсистый мой ковер. «С неба ангелы спустились, — крикнул я, – и мне явились Дать непенты, чтоб забылись мысли — мысли о Ленор! Выпей – выпей и забудешь о потерянной Ленор!» Каркнул ворон: «Просто вздор!» «Будь ты демон или птица — у тебя есть дар провидца! Искусителем ли послан, к берегу принес ли шторм, Ты нашел, неустрашенный, на земле опустошенной Дом тревог и страха полный. Правду мне скажи в упор — В Галааде есть бальзам? Скажи, скажи ты мне в упор!» Каркнул ворон: «Просто вздор!» «Будь ты демон или птица — у тебя есть дар провидца! Ради Бога, ради Свода, что над нами распростерт, Отвечай же мне: судьба ли духу, полному печали, Встретить вновь в небесной дали лучезарную Ленор, Заключить в объятьях ангелам известную Ленор?» Каркнул ворон: «Просто вздор!». «Здесь с тобой я распрощаюсь! - я воскликнул, поднимаясь, — Улетай в Аида царство, где ночь длится с древних пор! Уноси свои ты перья, больше нет тебе доверья! Быть один хочу теперь я у прохода в коридор! Прекращай клевать мне сердце и лети сквозь коридор!» Каркнул ворон: «Просто вздор!» Ворон так и не слетает, восседает, восседает На Паллады бюсте бледном над проходом в коридор. Узнаю по всем приметам демона во взгляде этом. Ворон, окруженный светом, тень бросает на ковер. Что душа моя из тени, падающей на ковер, Сможет выйти — просто вздор! |
Оригинал:Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,Over many a quaint and curious volume of forgotten lore— While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping, As of some one gently rapping, rapping at my chamber door. “’Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door— Only this and nothing more.” Ah, distinctly I remember it was in the bleak December; And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor. Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore— For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore— Nameless here for evermore. And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before; So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating “’Tis some visitor entreating entrance at my chamber door— Some late visitor entreating entrance at my chamber door;— This it is and nothing more.” Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer, “Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore; But the fact is I was napping, and so gently you came rapping, And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door, That I scarce was sure I heard you”—here I opened wide the door;— Darkness there and nothing more. Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing, Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before; But the silence was unbroken, and the stillness gave no token, And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?” This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”— Merely this and nothing more. Back into the chamber turning, all my soul within me burning, Soon again I heard a tapping somewhat louder than before. “Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice; Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore— Let my heart be still a moment and this mystery explore;— ’Tis the wind and nothing more!” Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter, In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore; Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he; But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door— Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door— Perched, and sat, and nothing more. Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling, By the grave and stern decorum of the countenance it wore, “Though thy crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven, Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore— Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!” Quoth the Raven “Nevermore.” Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly, Though its answer little meaning—little relevancy bore; For we cannot help agreeing that no living human being Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door— Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door, With such name as “Nevermore.” But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only That one word, as if his soul in that one word he did outpour. Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered— Till I scarcely more than muttered “Other friends have flown before— On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.” Then the bird said “Nevermore.” Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken, “Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster Followed fast and followed faster till his songs one burden bore— Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore Of ‘Never—nevermore’.” But the Raven still beguiling all my fancy into smiling, Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door; Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore— What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore Meant in croaking “Nevermore.” This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core; This and more I sat divining, with my head at ease reclining On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er, But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er, She shall press, ah, nevermore! Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor. “Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore; Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!” Quoth the Raven “Nevermore.” “Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!— Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore, Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted— On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore— Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!” Quoth the Raven “Nevermore.” “Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil! By that Heaven that bends above us—by that God we both adore— Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn, It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore— Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.” Quoth the Raven “Nevermore.” “Be that word our sign of parting, bird or fiend!” I shrieked, upstarting— “Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore! Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken! Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door! Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!” Quoth the Raven “Nevermore.” And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting On the pallid bust of Pallas just above my chamber door; And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming, And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor; And my soul from out that shadow that lies floating on the floor Shall be lifted—nevermore! |